Беспощадная толерантность - Страница 2

К оглавлению

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— Впусти! — тяжело дыша, потребовал я.

— Сначала пообещай, — мрачно сказал Генка. — А лучше поклянись.

— Чего-о? — возмутился я.

— Обещай, что меня не побьешь, — гнул свою линию Генка. — Тогда впущу.

— Да что случилось?!

Вообще-то я уже понял, что случилось. Но не хотел верить.

— А хотя ладно, бей, — безнадежно махнул рукой Генка. — Только не по лицу, Вадик, я тебя прошу.

Он откинул цепочку, распахнул дверь и попятился в глубь коридора. Я переступил порог, клацнул выключателем, шагнул к бойфренду — и лишь теперь, на свету, разглядел его опухшие от слез глаза в потеках туши и покрасневший нос.

Понимание обрушилось на меня, недвусмысленное, как кирпич.

— Ты от меня уходишь?

Генка всхлипнул и кивнул. Прозрачная слеза выкатилась у него из уголка глаза, скатилась по переносице и неэстетично повисла на кончике носа.

Противоречивые чувства боролись во мне. Хотелось одновременно избить гаденыша, прижать к своей груди жестом утешения, растерзать в клочья и серьезно, взвешенно поговорить за жизнь.

— А чего пожрать у нас есть? — спросил я и попал в точку.

В болевую.

Генка истерически разрыдался и с криком: «Тебе бы только жрать! Ты меня не любишь! Ты меня никогда не любил! Пельмени возьми в морозилке!» ломанулся в ванную.

Я вздохнул. Ну да, не люблю и не любил, это правда, чего уж там.

Пельмени шкворчали на сковородке, кухонный телевизор с отключенным звуком показывал на канале «Все краски радуги» попеременно то рожи, то жопы, а по бульканью воды в трубах было понятно, что Генка принимает ванну — надо полагать, со своей любимой лавандовой пеной.

Отвратительно.

То есть к лаванде у меня как раз претензий не было. Да и к Генке до сих пор тоже. Он меня в высшей степени устраивал как партнер. Отвратительно то, что теперь мне придется все менять.

Где я еще такого найду? Идеальный бойфренд. В квартире всегда тихо и чисто, на кухне порядок и вкусная еда… А главное, Генка стопроцентный гей, но притом импотент. А? В том-то и фишка! Ни баб он в дом не водил, ни мужиков, ни ко мне не приставал. Ну, там, обнять-поцеловать, утешить-приласкать — это от меня требовалось, но никаких постельных поползновений. Мы даже спали в разных комнатах, Генка — чтобы не расстраиваться, а я… ну, по большому счету, тоже чтобы не расстраиваться, хотя и в другом смысле, да.

И в социальной карточке у меня почти год был полный порядок — так, мол, и так, мазохист-романтик, проживает в однополом гражданском браке.

Все, накрылась наша идиллия.

Ах ты ж, крысу им в шлем!

Я вовремя спас пельмени от сожжения, выбросил в ведро пяток серьезно подгоревших, а остальные честно разделил на две порции. Настроение у меня было — хуже некуда. Сейчас бы пойти в кабак и надраться до лохматых чертей. Но алкоголизм мне скорректировали еще в начале зимы. И приступы немотивированной агрессии тоже сняли. А жаль. Взять бы да зарядить кому в рыло! Первому попавшемуся! А кто не спрятался, как говорится, я не терапевт. М-да, отличный вариант, но мне сейчас недоступен.

— Иди сюда, — позвал я Генку, который успел выбраться из ванной и мялся в коридоре. — Не буду я тебя бить. Да когда я тебя бил вообще? В декабре? Так это когда было!

— Давно… — мечтательно вздохнул Генка. — Хорошие были времена, да, Вадик?

Я поперхнулся пельменем.

— М-м-м!

— Хорошие, — убежденно сказал Генка. — Я тогда еще думал, что у нас с тобой всерьез и навсегда. Дурак был! Но счастливый.

— А теперь? — невнятно спросил я, прокашлявшись. — Теперь ты что? Умный и несчастный? Что с тобой случилось вообще?

— Теперь я педофил, — со значением сказал Генка. — Активный. То есть дееспособный. Больше никакой импотенции. На работу пойду, драмкружок в школе вести, с историческим уклоном. Пьесы будем ставить, древнегреческие…

Я нехорошо выругался.

— А что мне было делать?! — вдруг заорал Генка. — Ты думал, я бревно бесчувственное? Тебе на меня всегда наплевать было! А я-то старался, ужины тебе грел, икебану в прихожей сделал, в кружок вышивки записался! Ради домашнего уюта. А ты все Валерку своего вспоминал, чуть что… Валерку ты любил, всегда любил, до сих пор любишь, а меня? А меня — нет!

— Не смей ее называть Валеркой! — заорал я в ответ. — Она тебе не Валерка, а Валерия! Понял, ты?

— Ах, она-а… — картинно протянул Генка. — Ну конечно, как я посмел!

Я зарычал.

Генка победно ухмыльнулся.

А мне внезапно стало его жаль. И правда, что хорошего он от меня видел? Ни любви, ни ласки, одни бытовые придирки, даже подарки не от души, а по обязанности.

— Бедняжечка, — искренне сказал я.

Генка с визгом подскочил и неумело стукнул меня по шее.

Я дал сдачи, и мы слегка подрались. Потому что немотивированную агрессию мне стерли, но Генка-то меня мотивировал, да еще как! После мы убирали разбитую посуду и мыли пол от пельменей. Потом смотрели реалити-шоу «Только ты, а еще ты и ты», пили сладкий липкий ликер из Генкиной заначки и немного плакали.

Потом я ушел спать, а утром в квартире уже не было ни самого Генки, ни его вещей — только прощальная записка и пыльный уродливый веник в прихожей. Теперь я знал, что это называется икебана, а проку?

Прочитал я оставленное Генкой послание и выперся с горя в скверик рядом с домом.

Светило весеннее солнце, пели птички. В общем, хоть вешайся. Вот только с повешеньем я давно завязал. У меня вообще суицид плохо идет. И, спрашивается, что осталось мне в этой жизни? А? Кто ответит?